Краски?
Серая, черная и коричневая. Еще не пришло время синтетических красок, да и дорого!
Оружие?
Три ружья на всю деревню, и те допотопных времен.
А еще – все, как водится. Кто-то богаче, кто-то беднее…
Что такое продразверстка, крестьяне уже знали. Когда началась война с Борхумом, император приказал покупать хлеб по твердой цене.
Невысокой, все верно.
На рынке можно было взять дороже… только ты доедь до рынка! И получи ту цену! Дождись покупателя, добейся, сбереги деньги… А если хочешь продавать хлеб государству, тебе этот хлеб и привезти помогут. И заплатят честно…
Идея была не самой плохой. Сорвалась…
Как многое у Петера – по его личной глупости и разгильдяйству.
Прежде чем рожать гениальную идею, надо было приструнить родственничков и придворных, которые орали про убытки. Но это-то полбеды! Поорали бы – да и поели. А вот то, что эшелонов не хватало! Хлеб было не на чем перевозить, он попросту гнил…
Крестьяне были прекрасно об этом осведомлены. Стоит ли удивляться, что идея померла в зародыше?
Жом Пламенный пошел дальше.
Принцип добровольной сдачи хлеба отменялся. Вводился обязательный.
«Борьба за хлеб есть борьба за свободу», – красиво выразился жом. Что под этим понималось? Немало.
В каждом селе создавались так называемые комбеды – комитеты бедноты. И создавались они для учета.
Учета чего?
А чего попросят.
Кто любит смотреть на суп в чужой тарелке? Да тот, кто над пустой сидит!
Причины, конечно, могут быть разные, от болезни и смерти кормильца до лени и пьянства. Только вот вдов и сирот в тех комитетах не было. А были там крикуны, болтуны, лентяи, которых палкой бы загонять на поле, да и заставлять работать. Той же палкой.
Нет?
А стоило бы…
Жом Пламенный рубанул сплеча.
Каждый владелец хлеба обязан весь избыток, сверх запасов для обсеменения полей и личного потребления до нового урожая по установленным нормам, сдать в месячный срок после объявления постановления.
Все трудящиеся, неимущие крестьяне должны объединиться для беспощадной борьбы за свое освобождение. С кем?
Так укажут, не переживайте. А пока собирайтесь в комбеды! И стучите, граждане, стучите. Если что – самым активным дятлам – пятьдесят процентов. То есть наклепал на соседа, взяли с того четыре мешка зерна, так два тебе отдадут. Здорово, правда? И так справедливость умножает! В разы! Понятно же, из злости, зависти или мести никто клеветать не станет, все будут доносить честно, и никто не воспользуется возможностью свести счеты! У нас же как? Если бедные, то обязательно порядочные!
Комитеты Освобождения и лично жом Пламенный в это очень верили.
Владельцы хлеба, имеющие излишки и не вывозящие их на ссыпные пункты, а также все растрачивающие хлебные запасы на самогонку являются злостными врагами трудового народа [2] .
Что делают с врагами? А вот то самое и делают… и не рассчитывайте, что вас пожалеют.
Прасковья об этом декрете тоже слышала. Сложно бы не слышать, когда явились к старосте два десятка «збройных» [3] , сунули ему оружие в нос, да и пригрозили.
Отдавай хлеб, негодяй, не то…
Ну а вопрос, хочет ли человек жить, – он во все времена задается примерно одинаково.
Крестьяне жить хотели. И на вопрос, есть ли в селении кулаки и мироеды, ответили. Честно.
Почти…
– Ты мне, Иваныч, не дури! Мы ж не подонки какие! Пойми – зерно нужно! Голод в стране начинается! И заплатим честь по чести…
– Золотом?
Жом Кролик, прозванный так из-за длинных и выпирающих передних зубов, покривился.
Ага, золотом!
От золота б он и сам не отказался! И уж точно не отдал его каким-то земляным червякам.
Увы, перед отъездом Петер так душевно освободил казну от лишних денег, что туда заходить было стыдно. То ли деньгохранилище, то ли бальный зал… В такую казну ворье – и то приглашать совестно, как бы на бедность подавать не начали…
Петер, сволочь такая!!!
Финансировать Освобождение было решительно не на что.
Но – бумага была. А потому жом Пламенный распорядился напечатать несколько тысяч облигаций, которыми и приказал расплачиваться за продукты.
Сейчас.
Временно…
А потом, через год или два, крестьяне смогут обменять эти облигации на деньги. Обязательно!
Кто-то из присутствующих не верит в дело Освобождения? Поименно, пожалуйста! И шаг вперед для удобства. Чтобы не промахнуться…
Крестьяне верили, конечно. Но сдавать продукты не торопились. Приходилось устраивать реквизиции.
Выглядело это так.
Сначала жом Кролик приходил в село или деревню и пытался уговорить сдать излишки продуктов.
Вот как сейчас.
– Ты мне, жом, деньги давай, – протянул староста, недовольно разглядывая бумажку. – А енто – шо? С ентим и в отхожее место не сходить – больно бумага плотная. Расцарапает усе…
– Сказано ж тебе, – огрызнулся жом Кролик. – Денег сейчас нет. Летом на деньги обменяешь, в Звенигороде…
– Летось… кушать-от сейчас всем хочется… и иде тот Звенигород? А иде мы…
Жом Кролик скрипнул зубами.
– Твой ответ?
– Ты мне денег дай, жом. А уж мы найдем что продать…
Хитрый взгляд старосты стал последней каплей.
От сильного удара дед улетел спиной вперед, только лапти в воздухе мелькнули. А дальше…
Два десятка человек.
Два десятка ружей.
Крепкие мужики… навалиться всем миром?
А вот что-то мир иногда наваливаться и не спешит… каждый о своей шкуре думает и о своей семье, и… вдруг пронесет?
Не пронесло.
Крестьян согнали на главную площадь – всех. Там и держали под прицелом пулемета, благо выдавался и такой на отряды. А освобожденцы шли по домам, отмечая – вот этот богаче, вот этот беднее…
Понятно же, где богаче – там мироед…
Кому-то понравился платок. Кому-то – подсвечник… Кто-то залез за икону в поисках денег… полетела на пол лампадка, жалобно зазвенело, разбиваясь, стекло…
– Что ж вы делаете, ироды?!
Фельдшер. Пьяный в темную голову, бесстрашный и решительный. За свои инструменты, приглянувшиеся мародеру, он готов был и зубами грызть… и так что пропало…
Ошарашенный солдат Свободы отступил на шаг. Фельдшер наступал, расхристанный, пьяный, вонючий, но яростный и, наверное, опасный.
– Не смей трогать, ты…!
Растерянность сменилась злостью, злость – действием.
Выстрел в деревенской тишине прозвучал громом небесным.
– Убили!!! – заголосила одна из баб. – У-У-У-У-УБИ-И-И-И-И-И-ИЛИ!!!
Прасковья себя особо умной не считала – не с чего. А только, увидев солдат за околицей, она мальчишек сразу из дома выпихнула.
Вспомнились слова той странной торы.
«Придут. Хлеб отберут, убивать будут, грабить, жечь… Ничем ты это не остановишь, только себя и детей сберечь попробуй…»
И Прасковья выпихнула мальчишек из дома быстрее, чем сообразила, что делает.
– Бегите в наш схрон! Там прячьтесь, пока я сама за вами не приду! И не смейте возвращаться!
Ванятка с Васяткой метнулись мышами, бегущими от кошки.
Они не помнили слов странной гостьи. Но страх в голосе матери был убедительнее любой памяти. Страх – и ее глаза. Жуткие, темные…
Когда приходит беда, птица уводит врага от своего гнезда. Притворяется раненой, припадает на крыло…
Прасковья не может сбежать – ее будут искать. Но ее детей не найдут. Она скажет, что отослала их в соседнюю деревню.
И… не удержалась.
Стукнула к соседке.
– Мотря, детей и хлеб спрячь!
Послушается ли, нет ли… а все одним грехом на душе меньше будет!
Когда начали стрелять…
Когда раздался дикий крик: «Уби-и-и-и-и-ли-и-и!!!»…
Когда крестьяне заволновались…
Прасковья стояла рядом с Мотрей. Детей Мотриных на площади, кстати, не было. То ли в погреб пихнула, то ли на чердак, но хоть с собой не потащила.